Наткнулась на очень интересный текст: глава из книги Марджори Бернс "Гиблые земли: кельтские и скандинавские влияния на образ Срединной земли у Толкина" в переводе Анны Блейз (www.weavenworld.ru/books/C37/I92и www.weavenworld.ru/books/C37/I93), посвященная исследованию мужских и женских символических образов в произведениях Толкина. Никогда до этого особо не задумывалась об этом, а оказалось ужасно интересно. В частности, влияние викторианской эпохи - о котором я уже читала как-то в связи с... Винни-Пухом и Маугли :)
Несколько отрывков под катом - о мужских и женских ролях и качествах, образе дома, родительстве и отношениях привязанности у главных персонажей "Властелина Колец" - практически исключительно мужчинах.
"Нет сомнений, что Толкин идеализировал мужской мир верности, товарищества и братства — мир, который удобнее всего изображать через описание героических приключений, сражений и подвигов, а также совместной борьбы со злом во всевозможных его обличьях и разнообразных проявлениях. И хотя очаг и дом в этом мире тоже становятся предметом идеализации (в особенности, когда они недоступны), они все же представляют идеал иного рода — такой, от которого герой должен отказаться во имя защиты слабых или несведущих и ради того, чтобы путем самоотречения прийти к более возвышенному духовному сознанию. Это означает, что комфортом и безопасностью, привычно ассоциирующимся с домашней жизнью, хозяйством и семьей (а следовательно, с матерями, возлюбленными и женами), приходится пожертвовать — а точнее, как бы пожертвовать, поскольку в действительности в самой основе толкиновских сюжетов элементы женственности и домашнего уюта неизменно сохраняются. Фактически, Толкину куда лучше удается воздать должное женскому началу и воспеть радости домашней жизни, чем большинству его предшественников и последователей в жанрах фэнтези и приключенческой литературы.
Только не поймите меня превратно. То, к чему призывает Толкин (и чего он с успехом добивается в своих произведениях), — это отнюдь не маскулинизация и не освобождение женщины, а превознесение качеств, которые традиционно приписываются женщине и обнаруживаются в самых положительных персонажах его книг, причем персонажах как мужских, так и женских. Тем не менее, остается фактом, что в изображении женских характеров Толкин более сдержан и скован, чем в работе с образами мужчин. И в связи с этим нетрудно понять, почему у многих читателей создается впечатление, что (по крайней мере, по современным стандартам) Толкин относится к женскому полу несправедливо и слишком часто ограничивается в данном отношении простыми условностями и привычными стереотипами.
В «Хоббите», например, называется по имени всего одна женщина — «достопамятная» мать Бильбо, Белладонна Тук, — да и то в самом повествовании не фигурирующая. Когда же дело доходит, собственно, до приключений, начинает казаться, что женщины в этом мире отсутствуют как класс, если не считать неизбежного упоминания о «девах» как излюбленном блюде Смауга, пары слов о бабушке Голлума (которую тот учил высасывать птичьи яйца) да общих указаний на женский пол в таких собирательных выражениях, как «хоббитята» («hobbit-boys and hobbit-girls»), «племянники и племянницы», «юноши и девушки» или «женщины и дети» которых «собрали в лодках» во время нападения на Озерный город.
Толкин писал «Хоббита» для трех своих маленьких сыновей в начале 30-х гг. (его единственная дочь, Присцилла, в то время была еще грудным младенцем). Отсутствие женских персонажей в «Хоббите» вполне объясняется этим фактом. Однако куда менее оправданной представляется относительная малочисленность женщин (на фоне большего числа персонажей и рас и более развитых обществ) во «Властелине Колец», изначально рассчитанном на более взрослого читателя и обширную аудиторию. Женских персонажей во «Властелине Колец» можно пересчитать по пальцам: Арвен, Галадриэль, Златиника, Эовин, Роза Коттон, Лобелия, Шелоб — и на этом всё. Каждая из них изображается единственной в своем роде, изолированной от других представительниц своего пола, — и притом ни одна не допущена в мужское братство вообще и Братство Кольца в частности, хотя все они живут среди мужчин или, по крайней мере, в непосредственной близости от них.
...
Но, несмотря на это, женское начало в книгах о Срединной земле присутствует, и весьма явственно. Хотя в этих книгах и «не хватает» женских персонажей, зато вполне хватает тех проявлений заботливости и хозяйственности, которые, как правило, ассоциируются с женским полом. Две расы, о которых мы узнаём больше всего, — эльфы и хоббиты. И обеим этим расам свойственны черты, которые принято считать по преимуществу женскими: первой — на более возвышенном, «эфирном» уровне, второй — на земном. Правда, в хоббитах — мохноногих крепышах и любителях табачка — эти черты бросаются в глаза не сразу. Но по ближайшем рассмотрении оказывается, что у хоббитов немало особенностей, традиционно воспринимающихся как женские, — например, любовь к бытовому комфорту, пристрастие к званым обедам, кулинарии и яркой одежде (ср. «кухни», «кладовые» и «столовые» — именно так, во множественном числе, — в доме у Бильбо, отведшего, вдобавок, несколько комнат «под хранение одежды»). В характере Сэма «женственность» проявляется несколько по-иному. Она находит выражение в его отношениях с Фродо, особенно на последних этапах путешествия к Горе Рока, когда Сэм ухаживает за Фродо с такой заботой, какой обычно ожидаешь только от матери или супруги.
Эльфы — раса, более чуждая всему земному и более праздная. В них с женским началом ассоциируются, главным образом, утонченная красота и изящество, хотя не менее важна в этом отношении и роль эльфов как целителей и хранителей Срединной земли. Этот народ стремится не к «силе, власти и горам сокровищ», а «понимать, созидать, врачевать и оберегать все сущее от скверны» (FR 282), и в этом отражается еще одно распространенное представление о кельтах, а именно, что «в чувствительности кельтской натуры, в ее нервной возбудимости, есть нечто женское, и поэтому кельт особенно восприимчив к чарам женского своеобразия: они ему сродни, и скрытая за ними тайна близка ему»3.
Впрочем, дело здесь не только в расовой принадлежности. Мужчины из других рас и культур, менее «домашние», чем хоббиты, и не столь утонченные, как эльфы, тоже проявляют хозяйственность и заботливость, восприимчивое внимание к нуждам окружающих и стремление оберегать, защищать и врачевать. По существу, самые достойные и благородные из мужских персонажей Толкина — не только воины, правители и стратеги, но и, не в меньшей степени, защитники и заботливые помощники. Женственная — в этом смысле — сторона есть даже у Беорна. При всей его мужественности, столь ярко выраженной как в человеческом, так и в медвежьем облике, он еще и домосед, вегетарианец, цветовод и пчеловод и внимательный, заботливый хозяин, а своих животных «любит, как родных детей» (H 119). Схожим образом, Арагорн и Фарамир — не только лесные жители и воины, вожди и герои, но еще и опекуны и целители.
Кроме того, ко всему, что традиционно ассоциируется с мужественностью в чистом виде, Толкин относится весьма критично. Если идеальные мужчины у него нередко наделяются такими качествами, которые, согласно общественным стереотипам, более приличествуют женщинам, то существам из самых отвратительных рас (троллям, оркам, балрогам), напротив, свойственна избыточная и подчеркнутая маскулинность в худших ее проявлениях (а также подчеркнутая близость скандинавскому идеалу мужчины). Отчасти эта модель находит отражение даже в структуре Братства Кольца. Из всех рас, представленных в Братстве, лучше всего вписываются в традиционный мужской образ гномы и люди, и из девяти членов Братства именно Гимли (гном) и Боромир (человек) более прочих привержены битвам и оружию и теснее всего ассоциируются со Скандинавией. Они чаще других выказывают недовольство, своеволие и неповиновение; и, оставаясь героями — защитниками добра (Гимли — в полной мере, Боромир — с меньшей определенностью), они все же не являются Героями в высочайшем смысле этого слова. Истинный героизм у Толкина — достояние тех, кто олицетворяет все лучшее, что есть в человечестве, сочетая в себе скандинавскую решительность с кельтской восприимчивостью, наилучшие мужские качества — с наилучшими женскими.
Наделяя самых достойных и благородных мужчин Срединной земли женскими качествами, Толкин преследовал одновременно несколько целей. Он не просто подчеркивал таким образом важность служения, сострадания и гостеприимства, но и делал это, не выходя за рамки мира, почти абсолютно мужского, а потому относительно защищенного от известных сложностей, которые могло бы повлечь за собой введение женских персонажей. В конце концов, Толкин родился в викторианскую эпоху, и некоторые обстоятельства его воспитания — утрата матери в двенадцатилетнем возрасте, годы, проведенные под опекой священника Фрэнсиса Моргана, традиционно мужское образование — наложили существенные ограничения на его представления о роли женщины. И неудивительно поэтому, что лучшие женщины в его мире возведены на недосягаемый пьедестал.
...
Не вызывает сомнений и то, что появление женщин или романтической любви (в случае, если они вводятся непосредственно в сюжет и перестают восприниматься как некий далекий идеал) в повествованиях, акцентирующих роль мужского братства, неизбежно оказывается угрозой для этого братства. ... Но и это еще не все. Романтическая любовь не только способна с легкостью разрушить узы мужского товарищества, — она вдобавок ограничивает влюбленного героя, сужая, так сказать, его поле зрения. Несмотря на то, что последний том «Властелина Колец», «Возвращение короля», завершается тремя свадебными торжествами ... все же Толкина интересуют скорее идеи верности и служения в более широком масштабе, чем верность и служение героя своей возлюбленной. Его интересует прежде всего то, каким образом дружба и преданность выводят нас за пределы нашего «я» — за пределы сугубо личного — и возводят на уровень более обширного, универсального мировидения и более бескорыстных целей.
Даже в тех случаях, когда квест не подразумевает брачного финала и не включает в себя встречи со случайными женскими персонажами, остается очевидным: чтобы герой мог с легким сердцем отправиться навстречу приключениям, он должен быть неженат или, по крайней мере, каким-то образом освободиться от семейных обязательств. Отказываясь от привычной, уютной жизни, от всего домашнего мира с его женскими коннотациями, герой никоим образом не должен скомпрометировать себя, представ нерадивым хозяином или безответственным мужем. Поэтому совершенно неудивительно, что Бильбо, Фродо, Сэм, Пиппин и Мерри — все как на подбор холостяки; что гномы, с которыми мы встречаемся в «Хоббите» и «Властелине Колец», не связаны семейными узами; что Леголас, Боромир и Фарамир вольны покинуть свои земли, не покидая при этом на произвол судьбы детей и жен, и что у Арагорна изначально нет ни жены, ни королевства.
Об этом напрямую говорится в отрывке из «Неоконченных сказаний», где Гэндальф объясняет, почему выбрал именно Бильбо для первого хоббитского приключения, с которого все началось: "Выяснилось, что он «ничем не связан»… Я узнал, что у него нет и никогда не было жены. Мне это показалось странным, хотя я и догадывался, в чем тут дело, — совсем не в том, о чем мне толковали обычно другие хоббиты: что он, дескать, с малых лет остался сам себе хозяином и жил притом в полном достатке. Нет, я подозревал, что он не хотел себя «связывать» по какой-то другой, тайной причине, которую он и сам-то не понимал — или ни за что не признал бы, потому что она его слишком пугала. Так или иначе, он хотел остаться свободным для того, чтобы — когда представится случай или когда он сам наберется храбрости, — отправиться в путь."
Значимый контраст в этом отношении представляет Том Бомбадил, который почти не воспринимает мир за пределами своих владений и живет с «прирученной» речной нимфой, Златиникой, дочерью Реки. Равнодушие ко всему, что не касается непосредственно его маленького мирка, — отчасти попросту в природе Тома, но отчасти оно объясняется и обязательствами, которые он несет перед этим мирком и Златиникой. Ограничения схожего рода примет на себя и Сэм, когда вернется в Удел, женится и станет мэром.
...
Для Толкина квест — отнюдь не отдых от добывания хлеба насущного и каждодневных домашних забот, каковым он предстает во многих викторианских и эдвардианских приключенческих романах, герои которых чудесным образом избавлены от всех бытовых проблем. Толкин не только возлагает груз повседневных обязанностей на всех основных персонажей, независимо от их статуса и расовой принадлежности. Он еще и поддерживает на протяжении всего путешествия ощущение домашнего уюта — главным образом, с помощью хоббитов. Начало «Хоббита» — своего рода гимн беспечному, но опрятному житью холостяка, не стесненного в средствах, — задает модель, воспроизводящуюся и во «Властелине Колец». И несмотря на то, что удобствами Бэг-Энда и Удела вскоре приходится пожертвовать, дорога то и дело приводит героев к очередному домашнему очагу. Гостеприимный дом — то уютная ферма, то чертоги дружественных владык, то скромное, но надежное пристанище для усталых путников — встречает их вновь и вновь. В «Хоббите» в час крайней нужды перед Бильбо и гномами распахиваются двери «просторной деревянной усадьбы» (117) Беорна. Во «Властелине Колец» путешественников точно так же выручают дом Тома Бомбадила и Ривенделл, пещера Фарамира и Лотлориен. Даже там, где нет и не может быть домов и дворцов, обнаруживаются, подчас совершенно неожиданно, временные убежища, на худой конец — дупла или каменные круги, напоминающие о том, как все мы нуждаемся в крове и очаге, в замкнутом, укрытом от большого мира местечке, где можно приготовить что-нибудь горяченькое, достать кисет и трубку и отдохнуть за мирной беседой и неторопливыми рассказами. Дом, по сути дела, не только остается центральным образом всего повествования, но и в определенном смысле представляет истинную цель квеста — как дом потерянный и обретенный вновь, как «обратно» из выпавшего на долю Бильбо «туда и обратно», как благословенный Запад, на который в конце концов возвращаются эльфы.
В самые трудные минуты Бильбо мыслями возвращается к своей хоббичьей норе, к «уютному креслицу у камина» (H 46) и чайнику, поющему на огне. А во «Властелине Колец» хоббиты не только говорят и вспоминают об Уделе, но и стараются воссоздать его везде, куда бы они ни попали. Даже на развалинах Изенгарда Мерри и Пиппин умудряются почувствовать себя как дома; даже близ зловещей границы Мордора Сэм способен полностью сосредоточиться на готовке жаркого из кролика. Когда же позднее ему приходится пожертвовать своей драгоценной кухонной утварью — последней ниточкой, что связывает его с домом, — «лязг» летящих во тьму кастрюль отзывается «похоронным звоном» в его сердце (RK 215).
Однако модель дома, которую предлагает Толкин, — это модель сугубо мужская. Женщины редко фигурируют в домашних сценах, а если и появляются, то ничего не добавляют к ним по существу. Усадьба Беорна с его медом в деревянных чашах, поленьями в очаге и удобными соломенными тюфяками; дом Древобрада — земля, вода и прохладная сень деревьев; укромная пещера Фарамира (как и домики Рэтти, Крота и Барсука в сказке Кеннета Грэма «Ветер в ивах») — за всеми этими жилищами следят и ухаживают только мужчины, но все они при этом совершенно уютны. Домашние обязанности, которые традиционно считаются женскими, выполняют мужчины (за одним или двумя исключениями) — слуги, компаньоны или сами хозяева дома. От Бильбо до Беорна, от Толстяка Болджера до Фарамира именно мужчины (причем почти всегда — мужчины-холостяки) готовят пищу, ванну и постель. Даже Златиника в роли хозяйки уступает главную роль своему мужу, Тому. Несмотря на то, что она оба раза присутствует за ужином, хлопочет «вокруг стола» и — вместе с Томом — вносит «еду, чаши и светильники», все же именно Том будит хоббитов по утрам и усаживает их за стол; именно Том «гремит посудой на кухне и носится вверх-вниз по лестнице» (FR 135, 140, 143), а по вечерам провожает хоббитов в спальню. В Ривенделле, Последнем Домашнем Приюте, женское влияние ощущается еще слабее — не считая кратких упоминаний об Арвен, ничто не указывает на присутствие женщин. Правда, в Лотлориене центральное место отведено женскому персонажу, однако Лотлориен не столько позволяет героям еще раз погрузиться в домашнюю обстановку, сколько помогает исцелить душевные раны. В Лотлориене не место горшкам и кастрюлям, жарко пылающим очагам и лоханям с горячей водой.
...
Описывая выполнение родительских обязанностей, Толкин неизменно ограничивается изображением отцовской роли. Самый характерный пример в этом отношении — сцена, в которой Сэм берет на руки малышку Эланор и акцент в которой стоит главным образом на чувствах Сэма. В одних эпизодах мы видим хорошего отца — внимательного и заботливого Берегонда, в других — плохого отца, Денетора, не сумевшего определить более достойного из двух своих сыновей. Кроме того, и во «Властелине Колец», и в «Сильмариллионе» встречаются многочисленные приемные отцы — не состоящие в браке, овдовевшие или разлученные с женами мужчины, которые принимают на воспитание и растят маленьких мальчиков, как Бильбо растит и воспитывает Фродо, а Элронд — Арагорна.
Этот мотив усыновления имеет давние корни в истории и литературе. Прежде всего вспоминается средневековая традиция передачи сыновей на воспитание в чужую семью — традиция, сослужившая Толкину хорошую службу сразу в нескольких отношениях. Аллюзии на нее не только придают повествованию более героический и «средневековый» тон, но и позволяют в очередной раз подчеркнуть важность родительской заботы, не осложняя при этом сюжет введением женских персонажей. Само изобилие отцовских фигур в книгах Толкина (а у него их намного больше, чем обычно бывает в квестах) свидетельствует о том, насколько важна была для него (лишившегося отца в четыре года, а в двенадцать лет перешедшего под опеку священника) идея родительской заботы вообще и отцовства в особенности.
На первый взгляд может показаться, что такой мужской вариант воспитания (неважно, родным отцом или приемным) в известном смысле ущербен, ибо не предусматривает тех открытых проявлений нежности и родительских чувств, которые традиционно ассоциируются с ролью матери. Но на деле в мире Толкина находится достаточно места и нежности, и другим выражениям привязанности и заботы. Лучшие его герои не скупятся на душевное тепло, что особенно наглядно проявляется во взаимоотношениях внутри Братства. На одном уровне это можно рассматривать всего лишь как знаки глубоко прочувствованной вассальной верности (каковой определяются, к примеру, исполненные теплоты и преданности отношения Мерри с Теоденом, ставшим ему на время «как отец», RK 51) — демонстративной верности того рода, что характерна для средневековой литературы и почти не встречается в литературе современной, где отношения между мужчинами отличаются гораздо большей сдержанностью. Однако то чуткое внимание, которые выказывают по отношению друг к другу члены Братства Кольца, выходит далеко за рамки всего, что подразумевает обычная товарищеская верность или традиционное вассальное служение. Неустанная, преданная забота и нежное сочувствие, с которыми относятся друг к другу герои Толкина, — это чувства принципиально иного уровня, для проявления которых вовсе не требуется острая, драматичная ситуация, такая как напряжение битвы, разрешающееся эмоциональной разрядкой. Вспомним, с какими словами обращается к Арагорну Эомер: «С того самого дня, как ты явился предо мною из зеленой травы, там, на холмах, я полюбил тебя, и эта любовь не умрет» (RK 247). Подобное выражение чувств, скорее всего, поразит современного читателя как исключительно непосредственное.
Повышенную, с нашей точки зрения, чувствительность такого рода проявляет и Арагорн, когда утешает умирающего Боромира, хотя в его прощальных словах есть нечто и от последнего благословения священника, отпускающего грехи. Еще более красноречивы многочисленные сцены заботы о больных и раненых — сцены, в которых, опять же, именно мужчины терпеливо принимают на себя труд ухода и присмотра за недужным товарищем. Достаточно вспомнить, как Сэм четыре дня и три ночи проводит у постели Фродо в Ривенделле или как Арагорн заботливо ухаживает за Фарамиром, Эовин и Мерри в Палатах врачевания в Минас-Тирите. Случайно появляющаяся в этой последней сцене болтливая «старуха» Иорет, равно как и намеки Толкина на то, что восстановить силы после Мории Гэндальфу помогла Галадриэль, никоим образом не способны изменить вышеописанную базовую модель мужской заботы и мужского врачевания.
Самый яркий пример личной привязанности, выходящей далеко за пределы боевого товарищества и верности вассала, — это преданное служение Сэма своему хозяину. В его отношении к Фродо явственно заметны сочувствие и забота такого рода, которые обычно ассоциируются с супружеской или родительской любовью. Достаточно вспомнить хотя бы неустанные хлопоты Сэма о благополучии Фродо (он ему и повар, и нянька, и надежный товарищ в пути) и то, как ему удается сочетать дружескую близость с неизменной почтительностью: всего этого в другом контексте мы вправе были бы ожидать от любящей жены. Впрочем, в последние дни пути, на подступах к Горе Рока, чувства Сэма окрашиваются скорее в родительские тона — причем и материнские, и отцовские одновременно. Несмотря на то, что он продолжает называть Фродо «хозяином» и «господином Фродо», в его отношении все отчетливее ощущается глубокая нежность — в том, например, как он уговаривает Фродо побольше есть и пить или держит за руку и ободряет измученного наваждениями Кольценосца: «Теперь вы первым поспите, господин Фродо… Вон уже опять темнеет» (RK 199). И наконец, на последнем отрезке квеста, Сэм несет Фродо на спине вверх по склону Горы Рока, «как, бывало, играючи сажал себе на закорки хоббитят, резвившихся на лугах и полянах Удела» (218).
Даже Смеагол — который тоже, пусть на свой лад и временно, присоединяется к квесту, — способен испытать нечто сродни подобной привязанности. Она пробуждается в нем в тот момент, когда он как никогда близок к спасению, — в момент, когда он тянется к спящему Фродо «дрожащей рукой» и касается его «почти что с нежностью» (ТТ 324). Однако Голлума влечет к Фродо не только эта симпатия — мимолетная, хотя и неподдельная. Фродо и Голлума связывают узы куда более прочные — узы общности их судеб, схожести их ролей. Ведь оба они — носители Кольца. Голлум, похожий на «старого усталого хоббита» (ТТ 324), — это то, во что мог бы превратиться Фродо; Голлума же, «быть может, еще можно спасти». Они — ипостаси друг друга: каждый из них — образ того, чем мог бы стать другой; и не случайно в клятве, которой Фарамир скрепляет отношения между Фродо и Голлумом (уже и без того неразрывно связанных Кольцом), слышатся отзвуки брачных обетов. «Берешь ли ты это существо, именуемое Смеаголом, под свою защиту?» — спрашивает Фарамир, и Фродо отвечает: «Да, я беру Смеагола под свою защиту» (ТТ 300). Заключительная реплика Фарамира (начинающаяся словами «Тогда я скажу тебе…»), придает всему диалогу возвышенный библейский тон, равно как и дважды повторенная Фарамиром архаичная форма слова «куда» («whither»), звучащая отголоском ветхозаветной клятвы, которую дает своей свекрови Руфь: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду» (Руфь, 1:16), — клятвы, нередко включавшейся в брачные обеты и присяги на верность."
This entry was originally posted at http://meladan.dreamwidth.org/441811.html. Please comment there using OpenID.
Несколько отрывков под катом - о мужских и женских ролях и качествах, образе дома, родительстве и отношениях привязанности у главных персонажей "Властелина Колец" - практически исключительно мужчинах.
"Нет сомнений, что Толкин идеализировал мужской мир верности, товарищества и братства — мир, который удобнее всего изображать через описание героических приключений, сражений и подвигов, а также совместной борьбы со злом во всевозможных его обличьях и разнообразных проявлениях. И хотя очаг и дом в этом мире тоже становятся предметом идеализации (в особенности, когда они недоступны), они все же представляют идеал иного рода — такой, от которого герой должен отказаться во имя защиты слабых или несведущих и ради того, чтобы путем самоотречения прийти к более возвышенному духовному сознанию. Это означает, что комфортом и безопасностью, привычно ассоциирующимся с домашней жизнью, хозяйством и семьей (а следовательно, с матерями, возлюбленными и женами), приходится пожертвовать — а точнее, как бы пожертвовать, поскольку в действительности в самой основе толкиновских сюжетов элементы женственности и домашнего уюта неизменно сохраняются. Фактически, Толкину куда лучше удается воздать должное женскому началу и воспеть радости домашней жизни, чем большинству его предшественников и последователей в жанрах фэнтези и приключенческой литературы.
Только не поймите меня превратно. То, к чему призывает Толкин (и чего он с успехом добивается в своих произведениях), — это отнюдь не маскулинизация и не освобождение женщины, а превознесение качеств, которые традиционно приписываются женщине и обнаруживаются в самых положительных персонажах его книг, причем персонажах как мужских, так и женских. Тем не менее, остается фактом, что в изображении женских характеров Толкин более сдержан и скован, чем в работе с образами мужчин. И в связи с этим нетрудно понять, почему у многих читателей создается впечатление, что (по крайней мере, по современным стандартам) Толкин относится к женскому полу несправедливо и слишком часто ограничивается в данном отношении простыми условностями и привычными стереотипами.
В «Хоббите», например, называется по имени всего одна женщина — «достопамятная» мать Бильбо, Белладонна Тук, — да и то в самом повествовании не фигурирующая. Когда же дело доходит, собственно, до приключений, начинает казаться, что женщины в этом мире отсутствуют как класс, если не считать неизбежного упоминания о «девах» как излюбленном блюде Смауга, пары слов о бабушке Голлума (которую тот учил высасывать птичьи яйца) да общих указаний на женский пол в таких собирательных выражениях, как «хоббитята» («hobbit-boys and hobbit-girls»), «племянники и племянницы», «юноши и девушки» или «женщины и дети» которых «собрали в лодках» во время нападения на Озерный город.
Толкин писал «Хоббита» для трех своих маленьких сыновей в начале 30-х гг. (его единственная дочь, Присцилла, в то время была еще грудным младенцем). Отсутствие женских персонажей в «Хоббите» вполне объясняется этим фактом. Однако куда менее оправданной представляется относительная малочисленность женщин (на фоне большего числа персонажей и рас и более развитых обществ) во «Властелине Колец», изначально рассчитанном на более взрослого читателя и обширную аудиторию. Женских персонажей во «Властелине Колец» можно пересчитать по пальцам: Арвен, Галадриэль, Златиника, Эовин, Роза Коттон, Лобелия, Шелоб — и на этом всё. Каждая из них изображается единственной в своем роде, изолированной от других представительниц своего пола, — и притом ни одна не допущена в мужское братство вообще и Братство Кольца в частности, хотя все они живут среди мужчин или, по крайней мере, в непосредственной близости от них.
...
Но, несмотря на это, женское начало в книгах о Срединной земле присутствует, и весьма явственно. Хотя в этих книгах и «не хватает» женских персонажей, зато вполне хватает тех проявлений заботливости и хозяйственности, которые, как правило, ассоциируются с женским полом. Две расы, о которых мы узнаём больше всего, — эльфы и хоббиты. И обеим этим расам свойственны черты, которые принято считать по преимуществу женскими: первой — на более возвышенном, «эфирном» уровне, второй — на земном. Правда, в хоббитах — мохноногих крепышах и любителях табачка — эти черты бросаются в глаза не сразу. Но по ближайшем рассмотрении оказывается, что у хоббитов немало особенностей, традиционно воспринимающихся как женские, — например, любовь к бытовому комфорту, пристрастие к званым обедам, кулинарии и яркой одежде (ср. «кухни», «кладовые» и «столовые» — именно так, во множественном числе, — в доме у Бильбо, отведшего, вдобавок, несколько комнат «под хранение одежды»). В характере Сэма «женственность» проявляется несколько по-иному. Она находит выражение в его отношениях с Фродо, особенно на последних этапах путешествия к Горе Рока, когда Сэм ухаживает за Фродо с такой заботой, какой обычно ожидаешь только от матери или супруги.
Эльфы — раса, более чуждая всему земному и более праздная. В них с женским началом ассоциируются, главным образом, утонченная красота и изящество, хотя не менее важна в этом отношении и роль эльфов как целителей и хранителей Срединной земли. Этот народ стремится не к «силе, власти и горам сокровищ», а «понимать, созидать, врачевать и оберегать все сущее от скверны» (FR 282), и в этом отражается еще одно распространенное представление о кельтах, а именно, что «в чувствительности кельтской натуры, в ее нервной возбудимости, есть нечто женское, и поэтому кельт особенно восприимчив к чарам женского своеобразия: они ему сродни, и скрытая за ними тайна близка ему»3.
Впрочем, дело здесь не только в расовой принадлежности. Мужчины из других рас и культур, менее «домашние», чем хоббиты, и не столь утонченные, как эльфы, тоже проявляют хозяйственность и заботливость, восприимчивое внимание к нуждам окружающих и стремление оберегать, защищать и врачевать. По существу, самые достойные и благородные из мужских персонажей Толкина — не только воины, правители и стратеги, но и, не в меньшей степени, защитники и заботливые помощники. Женственная — в этом смысле — сторона есть даже у Беорна. При всей его мужественности, столь ярко выраженной как в человеческом, так и в медвежьем облике, он еще и домосед, вегетарианец, цветовод и пчеловод и внимательный, заботливый хозяин, а своих животных «любит, как родных детей» (H 119). Схожим образом, Арагорн и Фарамир — не только лесные жители и воины, вожди и герои, но еще и опекуны и целители.
Кроме того, ко всему, что традиционно ассоциируется с мужественностью в чистом виде, Толкин относится весьма критично. Если идеальные мужчины у него нередко наделяются такими качествами, которые, согласно общественным стереотипам, более приличествуют женщинам, то существам из самых отвратительных рас (троллям, оркам, балрогам), напротив, свойственна избыточная и подчеркнутая маскулинность в худших ее проявлениях (а также подчеркнутая близость скандинавскому идеалу мужчины). Отчасти эта модель находит отражение даже в структуре Братства Кольца. Из всех рас, представленных в Братстве, лучше всего вписываются в традиционный мужской образ гномы и люди, и из девяти членов Братства именно Гимли (гном) и Боромир (человек) более прочих привержены битвам и оружию и теснее всего ассоциируются со Скандинавией. Они чаще других выказывают недовольство, своеволие и неповиновение; и, оставаясь героями — защитниками добра (Гимли — в полной мере, Боромир — с меньшей определенностью), они все же не являются Героями в высочайшем смысле этого слова. Истинный героизм у Толкина — достояние тех, кто олицетворяет все лучшее, что есть в человечестве, сочетая в себе скандинавскую решительность с кельтской восприимчивостью, наилучшие мужские качества — с наилучшими женскими.
Наделяя самых достойных и благородных мужчин Срединной земли женскими качествами, Толкин преследовал одновременно несколько целей. Он не просто подчеркивал таким образом важность служения, сострадания и гостеприимства, но и делал это, не выходя за рамки мира, почти абсолютно мужского, а потому относительно защищенного от известных сложностей, которые могло бы повлечь за собой введение женских персонажей. В конце концов, Толкин родился в викторианскую эпоху, и некоторые обстоятельства его воспитания — утрата матери в двенадцатилетнем возрасте, годы, проведенные под опекой священника Фрэнсиса Моргана, традиционно мужское образование — наложили существенные ограничения на его представления о роли женщины. И неудивительно поэтому, что лучшие женщины в его мире возведены на недосягаемый пьедестал.
...
Не вызывает сомнений и то, что появление женщин или романтической любви (в случае, если они вводятся непосредственно в сюжет и перестают восприниматься как некий далекий идеал) в повествованиях, акцентирующих роль мужского братства, неизбежно оказывается угрозой для этого братства. ... Но и это еще не все. Романтическая любовь не только способна с легкостью разрушить узы мужского товарищества, — она вдобавок ограничивает влюбленного героя, сужая, так сказать, его поле зрения. Несмотря на то, что последний том «Властелина Колец», «Возвращение короля», завершается тремя свадебными торжествами ... все же Толкина интересуют скорее идеи верности и служения в более широком масштабе, чем верность и служение героя своей возлюбленной. Его интересует прежде всего то, каким образом дружба и преданность выводят нас за пределы нашего «я» — за пределы сугубо личного — и возводят на уровень более обширного, универсального мировидения и более бескорыстных целей.
Даже в тех случаях, когда квест не подразумевает брачного финала и не включает в себя встречи со случайными женскими персонажами, остается очевидным: чтобы герой мог с легким сердцем отправиться навстречу приключениям, он должен быть неженат или, по крайней мере, каким-то образом освободиться от семейных обязательств. Отказываясь от привычной, уютной жизни, от всего домашнего мира с его женскими коннотациями, герой никоим образом не должен скомпрометировать себя, представ нерадивым хозяином или безответственным мужем. Поэтому совершенно неудивительно, что Бильбо, Фродо, Сэм, Пиппин и Мерри — все как на подбор холостяки; что гномы, с которыми мы встречаемся в «Хоббите» и «Властелине Колец», не связаны семейными узами; что Леголас, Боромир и Фарамир вольны покинуть свои земли, не покидая при этом на произвол судьбы детей и жен, и что у Арагорна изначально нет ни жены, ни королевства.
Об этом напрямую говорится в отрывке из «Неоконченных сказаний», где Гэндальф объясняет, почему выбрал именно Бильбо для первого хоббитского приключения, с которого все началось: "Выяснилось, что он «ничем не связан»… Я узнал, что у него нет и никогда не было жены. Мне это показалось странным, хотя я и догадывался, в чем тут дело, — совсем не в том, о чем мне толковали обычно другие хоббиты: что он, дескать, с малых лет остался сам себе хозяином и жил притом в полном достатке. Нет, я подозревал, что он не хотел себя «связывать» по какой-то другой, тайной причине, которую он и сам-то не понимал — или ни за что не признал бы, потому что она его слишком пугала. Так или иначе, он хотел остаться свободным для того, чтобы — когда представится случай или когда он сам наберется храбрости, — отправиться в путь."
Значимый контраст в этом отношении представляет Том Бомбадил, который почти не воспринимает мир за пределами своих владений и живет с «прирученной» речной нимфой, Златиникой, дочерью Реки. Равнодушие ко всему, что не касается непосредственно его маленького мирка, — отчасти попросту в природе Тома, но отчасти оно объясняется и обязательствами, которые он несет перед этим мирком и Златиникой. Ограничения схожего рода примет на себя и Сэм, когда вернется в Удел, женится и станет мэром.
...
Для Толкина квест — отнюдь не отдых от добывания хлеба насущного и каждодневных домашних забот, каковым он предстает во многих викторианских и эдвардианских приключенческих романах, герои которых чудесным образом избавлены от всех бытовых проблем. Толкин не только возлагает груз повседневных обязанностей на всех основных персонажей, независимо от их статуса и расовой принадлежности. Он еще и поддерживает на протяжении всего путешествия ощущение домашнего уюта — главным образом, с помощью хоббитов. Начало «Хоббита» — своего рода гимн беспечному, но опрятному житью холостяка, не стесненного в средствах, — задает модель, воспроизводящуюся и во «Властелине Колец». И несмотря на то, что удобствами Бэг-Энда и Удела вскоре приходится пожертвовать, дорога то и дело приводит героев к очередному домашнему очагу. Гостеприимный дом — то уютная ферма, то чертоги дружественных владык, то скромное, но надежное пристанище для усталых путников — встречает их вновь и вновь. В «Хоббите» в час крайней нужды перед Бильбо и гномами распахиваются двери «просторной деревянной усадьбы» (117) Беорна. Во «Властелине Колец» путешественников точно так же выручают дом Тома Бомбадила и Ривенделл, пещера Фарамира и Лотлориен. Даже там, где нет и не может быть домов и дворцов, обнаруживаются, подчас совершенно неожиданно, временные убежища, на худой конец — дупла или каменные круги, напоминающие о том, как все мы нуждаемся в крове и очаге, в замкнутом, укрытом от большого мира местечке, где можно приготовить что-нибудь горяченькое, достать кисет и трубку и отдохнуть за мирной беседой и неторопливыми рассказами. Дом, по сути дела, не только остается центральным образом всего повествования, но и в определенном смысле представляет истинную цель квеста — как дом потерянный и обретенный вновь, как «обратно» из выпавшего на долю Бильбо «туда и обратно», как благословенный Запад, на который в конце концов возвращаются эльфы.
В самые трудные минуты Бильбо мыслями возвращается к своей хоббичьей норе, к «уютному креслицу у камина» (H 46) и чайнику, поющему на огне. А во «Властелине Колец» хоббиты не только говорят и вспоминают об Уделе, но и стараются воссоздать его везде, куда бы они ни попали. Даже на развалинах Изенгарда Мерри и Пиппин умудряются почувствовать себя как дома; даже близ зловещей границы Мордора Сэм способен полностью сосредоточиться на готовке жаркого из кролика. Когда же позднее ему приходится пожертвовать своей драгоценной кухонной утварью — последней ниточкой, что связывает его с домом, — «лязг» летящих во тьму кастрюль отзывается «похоронным звоном» в его сердце (RK 215).
Однако модель дома, которую предлагает Толкин, — это модель сугубо мужская. Женщины редко фигурируют в домашних сценах, а если и появляются, то ничего не добавляют к ним по существу. Усадьба Беорна с его медом в деревянных чашах, поленьями в очаге и удобными соломенными тюфяками; дом Древобрада — земля, вода и прохладная сень деревьев; укромная пещера Фарамира (как и домики Рэтти, Крота и Барсука в сказке Кеннета Грэма «Ветер в ивах») — за всеми этими жилищами следят и ухаживают только мужчины, но все они при этом совершенно уютны. Домашние обязанности, которые традиционно считаются женскими, выполняют мужчины (за одним или двумя исключениями) — слуги, компаньоны или сами хозяева дома. От Бильбо до Беорна, от Толстяка Болджера до Фарамира именно мужчины (причем почти всегда — мужчины-холостяки) готовят пищу, ванну и постель. Даже Златиника в роли хозяйки уступает главную роль своему мужу, Тому. Несмотря на то, что она оба раза присутствует за ужином, хлопочет «вокруг стола» и — вместе с Томом — вносит «еду, чаши и светильники», все же именно Том будит хоббитов по утрам и усаживает их за стол; именно Том «гремит посудой на кухне и носится вверх-вниз по лестнице» (FR 135, 140, 143), а по вечерам провожает хоббитов в спальню. В Ривенделле, Последнем Домашнем Приюте, женское влияние ощущается еще слабее — не считая кратких упоминаний об Арвен, ничто не указывает на присутствие женщин. Правда, в Лотлориене центральное место отведено женскому персонажу, однако Лотлориен не столько позволяет героям еще раз погрузиться в домашнюю обстановку, сколько помогает исцелить душевные раны. В Лотлориене не место горшкам и кастрюлям, жарко пылающим очагам и лоханям с горячей водой.
...
Описывая выполнение родительских обязанностей, Толкин неизменно ограничивается изображением отцовской роли. Самый характерный пример в этом отношении — сцена, в которой Сэм берет на руки малышку Эланор и акцент в которой стоит главным образом на чувствах Сэма. В одних эпизодах мы видим хорошего отца — внимательного и заботливого Берегонда, в других — плохого отца, Денетора, не сумевшего определить более достойного из двух своих сыновей. Кроме того, и во «Властелине Колец», и в «Сильмариллионе» встречаются многочисленные приемные отцы — не состоящие в браке, овдовевшие или разлученные с женами мужчины, которые принимают на воспитание и растят маленьких мальчиков, как Бильбо растит и воспитывает Фродо, а Элронд — Арагорна.
Этот мотив усыновления имеет давние корни в истории и литературе. Прежде всего вспоминается средневековая традиция передачи сыновей на воспитание в чужую семью — традиция, сослужившая Толкину хорошую службу сразу в нескольких отношениях. Аллюзии на нее не только придают повествованию более героический и «средневековый» тон, но и позволяют в очередной раз подчеркнуть важность родительской заботы, не осложняя при этом сюжет введением женских персонажей. Само изобилие отцовских фигур в книгах Толкина (а у него их намного больше, чем обычно бывает в квестах) свидетельствует о том, насколько важна была для него (лишившегося отца в четыре года, а в двенадцать лет перешедшего под опеку священника) идея родительской заботы вообще и отцовства в особенности.
На первый взгляд может показаться, что такой мужской вариант воспитания (неважно, родным отцом или приемным) в известном смысле ущербен, ибо не предусматривает тех открытых проявлений нежности и родительских чувств, которые традиционно ассоциируются с ролью матери. Но на деле в мире Толкина находится достаточно места и нежности, и другим выражениям привязанности и заботы. Лучшие его герои не скупятся на душевное тепло, что особенно наглядно проявляется во взаимоотношениях внутри Братства. На одном уровне это можно рассматривать всего лишь как знаки глубоко прочувствованной вассальной верности (каковой определяются, к примеру, исполненные теплоты и преданности отношения Мерри с Теоденом, ставшим ему на время «как отец», RK 51) — демонстративной верности того рода, что характерна для средневековой литературы и почти не встречается в литературе современной, где отношения между мужчинами отличаются гораздо большей сдержанностью. Однако то чуткое внимание, которые выказывают по отношению друг к другу члены Братства Кольца, выходит далеко за рамки всего, что подразумевает обычная товарищеская верность или традиционное вассальное служение. Неустанная, преданная забота и нежное сочувствие, с которыми относятся друг к другу герои Толкина, — это чувства принципиально иного уровня, для проявления которых вовсе не требуется острая, драматичная ситуация, такая как напряжение битвы, разрешающееся эмоциональной разрядкой. Вспомним, с какими словами обращается к Арагорну Эомер: «С того самого дня, как ты явился предо мною из зеленой травы, там, на холмах, я полюбил тебя, и эта любовь не умрет» (RK 247). Подобное выражение чувств, скорее всего, поразит современного читателя как исключительно непосредственное.
Повышенную, с нашей точки зрения, чувствительность такого рода проявляет и Арагорн, когда утешает умирающего Боромира, хотя в его прощальных словах есть нечто и от последнего благословения священника, отпускающего грехи. Еще более красноречивы многочисленные сцены заботы о больных и раненых — сцены, в которых, опять же, именно мужчины терпеливо принимают на себя труд ухода и присмотра за недужным товарищем. Достаточно вспомнить, как Сэм четыре дня и три ночи проводит у постели Фродо в Ривенделле или как Арагорн заботливо ухаживает за Фарамиром, Эовин и Мерри в Палатах врачевания в Минас-Тирите. Случайно появляющаяся в этой последней сцене болтливая «старуха» Иорет, равно как и намеки Толкина на то, что восстановить силы после Мории Гэндальфу помогла Галадриэль, никоим образом не способны изменить вышеописанную базовую модель мужской заботы и мужского врачевания.
Самый яркий пример личной привязанности, выходящей далеко за пределы боевого товарищества и верности вассала, — это преданное служение Сэма своему хозяину. В его отношении к Фродо явственно заметны сочувствие и забота такого рода, которые обычно ассоциируются с супружеской или родительской любовью. Достаточно вспомнить хотя бы неустанные хлопоты Сэма о благополучии Фродо (он ему и повар, и нянька, и надежный товарищ в пути) и то, как ему удается сочетать дружескую близость с неизменной почтительностью: всего этого в другом контексте мы вправе были бы ожидать от любящей жены. Впрочем, в последние дни пути, на подступах к Горе Рока, чувства Сэма окрашиваются скорее в родительские тона — причем и материнские, и отцовские одновременно. Несмотря на то, что он продолжает называть Фродо «хозяином» и «господином Фродо», в его отношении все отчетливее ощущается глубокая нежность — в том, например, как он уговаривает Фродо побольше есть и пить или держит за руку и ободряет измученного наваждениями Кольценосца: «Теперь вы первым поспите, господин Фродо… Вон уже опять темнеет» (RK 199). И наконец, на последнем отрезке квеста, Сэм несет Фродо на спине вверх по склону Горы Рока, «как, бывало, играючи сажал себе на закорки хоббитят, резвившихся на лугах и полянах Удела» (218).
Даже Смеагол — который тоже, пусть на свой лад и временно, присоединяется к квесту, — способен испытать нечто сродни подобной привязанности. Она пробуждается в нем в тот момент, когда он как никогда близок к спасению, — в момент, когда он тянется к спящему Фродо «дрожащей рукой» и касается его «почти что с нежностью» (ТТ 324). Однако Голлума влечет к Фродо не только эта симпатия — мимолетная, хотя и неподдельная. Фродо и Голлума связывают узы куда более прочные — узы общности их судеб, схожести их ролей. Ведь оба они — носители Кольца. Голлум, похожий на «старого усталого хоббита» (ТТ 324), — это то, во что мог бы превратиться Фродо; Голлума же, «быть может, еще можно спасти». Они — ипостаси друг друга: каждый из них — образ того, чем мог бы стать другой; и не случайно в клятве, которой Фарамир скрепляет отношения между Фродо и Голлумом (уже и без того неразрывно связанных Кольцом), слышатся отзвуки брачных обетов. «Берешь ли ты это существо, именуемое Смеаголом, под свою защиту?» — спрашивает Фарамир, и Фродо отвечает: «Да, я беру Смеагола под свою защиту» (ТТ 300). Заключительная реплика Фарамира (начинающаяся словами «Тогда я скажу тебе…»), придает всему диалогу возвышенный библейский тон, равно как и дважды повторенная Фарамиром архаичная форма слова «куда» («whither»), звучащая отголоском ветхозаветной клятвы, которую дает своей свекрови Руфь: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду» (Руфь, 1:16), — клятвы, нередко включавшейся в брачные обеты и присяги на верность."
This entry was originally posted at http://meladan.dreamwidth.org/441811.html. Please comment there using OpenID.